«…Как трудно, как невозможно жили мы…»

Н.С. Осянина, искусствовед,
заведующая отделом музейной педагогики

«…Как трудно, как невозможно жили мы…»

Поэтической строкой Ольги Берггольц, вынесенной в название статьи, о своей жизни могли бы сказать многие, чья молодость пришлась на 1930-40-е годы. Властолюбие Сталина породило страшную эпоху тоталитаризма, отмеченную невиданным произволом и беззаконием. Трагическим был путь отечественного искусства, прежде всего потому, что он вымощен судьбами художников, расстрелянных или осуждённых на долгие годы каторжных работ. Из репрессированных художников Мордовии до нового, XXI века дожил лишь один – Николай Алексеевич Рачков.

Два друга

В конце 1930-х годов в Саранске жили два друга – Николай Рачков и Александр Дубов. Жили трудно, не очень сытно, но интересно: учились в школе №12, занимались спортом, с увлечением рисовали. С открытием художественной студии в здании бывшей церкви на улице Демократической, стали систематически заниматься изобразительным искусством с такими преподавателями, как Б.П. Ермилов, И.И. Мясников; иногда занятия проводил сам Ф.В. Сычков. В газетной заметке 1939 года говорится: «При изостудии создаются группы для подготовки наиболее даровитых учащихся в специальные художественные учебные заведения. Среди учеников своими способностями выделяются учащиеся 9 класса вечерней школы Рачков и Дубов». (1)
В это время молодые люди уже работали в художественной промысловой кооперативной артели «Художник», куда устроились после окончания седьмого класса, а по вечерам занимались в студии. (2) В 1940–ом году, после получения аттестата о девятилетнем образовании, Рачкову и Дубову, как наиболее одарённым, выдали направления для дальнейшего художественного образования: Саша поехал продолжать учёбу в Пензенское художественное училище, а Николай поступил в Московское художественное училище имени 1905 года. Вскоре в Москву пришла телеграмма из саранского военкомата с извещением о призыве в армию. Николай вынужден забрать документы из училища и вернуться в Саранск. Однако военкомат даёт ему временную отсрочку и Николай остаётся не у дел. В Москву возвращаться далеко, и чтобы не терять время, Николай по совету своего педагога Ермилова поехал в Пензу, поступил без экзаменов в художественное училище и встретился вновь со своим другом. Несмотря на то, что Саша Дубов был младше (он родился в 1923 году, а Николай в 1921-м), в их компании лидировал именно он. Помимо художественного дара Саша обладал широким кругозором, много читал. Голубоглазый, с ещё по-детски припухлыми губами и ярким румянцем, он в свои 17 лет был похож на девушку.
Учиться ребятам пришлось недолго. В 1940 году в СССР был принят закон о платном обучении в старших классах, техникумах и вузах. Он резко противоречил советской идеологии о бесплатном обучении. Вероятно, это было сделано по финансовым причинам для сокращения гражданских расходов при увеличении расходов на армию: предполагалось также улучшить комплектование заведений для подготовки офицеров и квалифицированных рабочих (военных и ремесленных училищ, школ ФЗО), в которых обучение оставалось бесплатным. Зная, что родители за учёбу не смогут платить, Саша сильно расстроился: приходилось расставаться с мечтой стать художником. От безысходности юноша пошёл на отчаянный шаг: 5 октября у себя на квартире вместе с однокурсником Федотовым он начал сочинять и писать листовки. В это время к ним в гости пришёл Рачков, и, узнав, чем занимаются однокурсники, стал отговаривать их. Однако утром, по пути в училище, Дубов и Федотов расклеивали листовки на заборах, опускали в почтовые ящики, перебрасывали через заборы во двор. Найдя их, испуганные жители Пензы пошли в милицию. Вот что они прочли в листовках: «Товарищи! Новый указ Верховного совета показывает, какой ложью прикрывались эти «лжебольшевики» во главе со Сталиным, который, изувечив всё ученье В.И. Ленина, запутал в цепи народ. Один вид эксплуатации заменил другим».
«Студенты! В связи с указом Президиума ВС продаю свою шкуру для продолжения учёбы. Ученик».
«Мир дворцам, война хижинам! (Вот лозунг партии). Студент».
Сашу арестовали 7 октября, Николая на следующий день. Им сразу же устроили очную ставку и Николай содрогнулся от ужаса, увидев изуродованное побоями лицо друга. В ходе следствия Дубов признался во всём, взял вину на себя, Рачкова же обвинили в недоносительстве. По законам того времени Николай должен был ещё 5 октября сообщить органам о листовках. Рачков поступил по закону совести, за что получил пять лет лагерей и три года поражения в гражданских правах, то есть в течение трёх лет после освобождения он не имел права участвовать в выборах. Дубова, как несовершеннолетнего, осудили на шесть лет.(3)
Судьба их ещё раз свела в воркутинских лагерях. Отправляли ребят разными этапами, и как выдержал Саша переезд из Пензы в Воркуту, мы не знаем, а Николай Алексеевич до конца жизни с тяжёлым сердцем вспоминал зиму 1940-1941 годов. Железной дороги до Воркуты не было, поэтому отряд заключённых высадили на станции Кожва, от которой до места заключённые добирались пешком больше месяца. По заснеженной тундре, плохо одетые, получая в день кусок хлеба и селёдку, люди, как тени, брели в сумерках полярной ночи по льду речки Уса. От селёдки сохло во рту и хотелось пить. Далее вспоминает Н.А. Рачков: «Была весна, апрель месяц, начиналось половодье. У берега поблескивала вода. Однажды у крутого изгиба реки я дождался, когда конвой растянулся и конвоиров не было видно, взял у поляка кружку и пошел к воде. Подумал, как бы не провалиться. Лег на снег и только стал черпать воду, как вдруг почувствовал, что медленно опускаюсь под воду в полынью со снегом. Раскинул руки и стал кричать. Один из заключенных взял клюшку и ползком ко мне, вытащил меня на берег. Тут подъехала подвода, конвойный щелкнул затвором: «Застрелю!». Но сжалился. А меня уже раздевают, стали давать кто кальсоны, кто рубашку, кто телогрейку. Начали выжимать бушлат, набили соломой чуни, кто-то дал тряпок. Дело к вечеру. Конвоиры посоветовались (один из них оказался земляком из Ромодановского района) и сказали: «Давай беги вперед, с левой стороны будет землянка (станок). У станкового возьмешь спички и затопишь печь». Бегу. Бушлат замерз и стал шуршать, ноги одеревенели и уже с трудом двигаются, сил нет. Наконец показалась землянка, подхожу — никого. Немного спустя показался станковой на лыжах, обвешанный куропатками, дал спички. Я разжег огонь в бочке, пригрелся и заснул. Пола бушлата высохла и затлела. Вскоре подоспел этап, меня оттащили от бочки, затушили бушлат и положили на нары. Утром встать не мог, поднялась температура. До лагпункта Усть-Ильма меня везли на санях. Там поместили в стационар, где я пролежал больше месяца. Началось половодье. Через месяц подошла баржа, и мы двое суток плыли до узкоколейки. Здесь нас погрузили на открытые платформы. Поднялся сильный мокрый ветер и шестьдесят километров до Воркуты мы ехали стоя, прижавшись и держась друг за друга, под дождем и ветром». (4)

Воркута

Благодаря своим художественным способностям Николай оказался в культурно-воспитательной части Воркутлага. Выполнял оформительскую работу, а кроме того, убирал помещения, топил печи и обязательно четыре часа в день работал в шахте. Узнали о нём как о хорошем художнике в штабе воинского дивизиона, охранявшего лагеря, и забрали к себе. В 1942 году заключённые достроили железную дорогу, соединившую Воркуту с большой землёй. В первую очередь по ней пошли составы с углём. Один из первых отправили в Ленинград, и Николай Алексеевич принимал участие в его оформлении: на паровозе прикрепили портрет Сталина в обрамлении сосновых веток, а на каждом вагоне табличку «Воркута-Ленинград». Рачков неоднократно писал заявления с просьбой отправить его на фронт: пусть в штрафной батальон, на верную гибель, но она была бы осмысленной, чем никчёмная смерть в лагере от голода и цинги. Однако начальник политотдела не отпускал, ему нравилось, как работал заключённый-художник.
Однажды Николай случайно встретился с Сашей Дубовым, который, как оказалось, отбывал свой срок также в Воркуте и работал на шахте. Чувство обиды на друга если и было, то давно ушло, и он обрадовался встрече, а в дальнейшем помог Саше устроиться художником-оформителем. Как то раз Саша, получив сухой паёк на насколько дней, пошёл из лагеря на дальнюю шахту выполнять срочную работу. По дороге на него напали «уголовники», отобрали продукты, а Сашу убили. Его труп спустя несколько дней нашли в вентиляционной трубе. Саше было всего лишь двадцать…
Осенью 1945 года, отбыв наказание, Николай Алексеевич освободился, но продолжал жить в Воркуте на правах вольнонаёмного, работая художником в театре и Доме пионеров. В это время в театре работали репрессированные артисты, чьи имена были известны всей стране: режиссёр музыкальный театр им. Немировича-Данченко и Большого театра Б.А. Мордвинов, кинодраматург А.Я. Каплер, оперный певец Б.С. Дейнека. Добрые отношения сложились у Николая Алексеевича с Мордвиновым, который даже приглашал художника на сцену, для участия в массовках. В Доме пионеров Николай Алексеевич руководил художественной студией.
За хорошую работу и примерное поведение в 1947 году Рачкову предоставили кратковременный отпуск для поездки домой. Окончательно в Саранск он вернулся в 1948 году — выжив, выстояв, потеряв здоровье, но сохранив веру в людей и справедливость.

Возвращение

На родине его ждали новые испытания. У Ольги Берггольц, также прошедшей сталинские застенки, есть строки:
«А те, что вырвались случайно, осуждены ещё страшней
На малодушное молчанье, на недоверие друзей…» (5)
При освобождении Николай Рачков дал подписку о неразглашении, поэтому дома не мог долгое время поведать правду об аресте и лагерях. Он не чувствовал вины ни перед людьми, ни перед страной. Однако многие думали иначе: если сидел – значит было за что. Неоднократно ему приходилось ощущать холод отчуждения, слышать оскорбительные слова в свой адрес, в том числе и от коллег-художников, с которыми работал в Художественном фонде Союза художников МАССР. Не имея диплома о профессиональном образовании, с «запятнанной» биографией, Николай Алексеевич порою не в состоянии был отстоять свои права. Он чувствовал постоянное внимание к себе со стороны Комитета государственной безопасности, несколько раз его задерживали на сутки, допрашивали, а затем выпускали.
По возвращении Николай Алексеевич снова стал жить с родителями в комнате в коммунальной квартире напротив железнодорожного вокзала. Семья у них была дружная и хлебосольная. В 1950 году в эту комнату он привёл молодую жену Валю. Своей избраннице он предложил гражданский брак, без росписи, чтобы в случае очередного ареста семья не пострадала, не отвечала бы за его прошлое. Валя смирилась с этим и их дети при рождении получали её фамилию: Никишина Наташа родилась в 1951 году, а Никишин Володя – в 1954-м. Они прожили в браке 58 лет, вырастили детей и внуков. Жили скромно, повседневными заботами, о прошлом старались не говорить.

Творчество

«Умение рисовать спасло мне жизнь», — так всегда говорил Николай Алексеевич. Заключённые, работавшие на шахте в забое, до окончания срока не доживали. И то, что Рачков не остался навсегда в вечной мерзлоте, редкая удача. Человек, наделённый талантом, во все времена вызывал к себе уважительное отношение, ведь он умеет делать то, что не дано большинству. Николай Алексеевич не раз это испытывал на себе — и со стороны озлобленных сокамерников, и со стороны всесильных начальников. В суровых условиях Воркутлага творчество, пусть примитивное, на уровне плаката, дарило радость. Этими счастливыми мгновениями можно было подпитывать душу в минуты отчаяния. В 1945 году для торжественного заседания, посвящённого победе в Великой Отечественной войне, Николай Алексеевич выполнил для задника сцены орден «Победа». Для изготовления настоящего ордена ювелиры используют рубины и бриллианты, а художник взамен их украсил изображение кусочками битых ёлочных игрушек, зеркала и бисера. Около месяца он, словно заправский ювелир, приклеивал их на огромное панно. Когда перед началом заседания подняли занавес, то весь зал встал и зааплодировал, увидев сверкающий в лучах электрического света главный символ Победы. Стоя за кулисами художник воспринимал аплодисменты и одобрительные возгласы как награду за свой труд.
Талант и масштаб личности Бориса Аркадьевича Мордвинова, художественного руководителя воркутинского театра, вдохновил Рачкова на создание его портрета. Написанная маслом, картина находилась в доме режиссёра и очень нравилась жене, которая как декабристка приехала в Воркуту поддержать репрессированного мужа. В 1946 году, отбыв наказание, Мордвинов уехал сначала в Саратов, затем в Белоруссию (Москва для него была закрыта), вероятно, портрет взял с собой и судьба его нам не известна.
Главным художником в театре работал Пантелеев (репрессированный художник из Москвы, имя которого Николай Алексеевич со временем забыл). По его совету Рачков занялся скульптурой, добившись в этом виде изобразительного искусства заметных успехов. После войны над Воркутой шефствовал Ленинград, и когда оттуда приехала делегация пионеров, то ей подарили на память скульптуру «Шахтёр», выполненную Николаем Алексеевичем. Сохранилась также фотография, на которой Рачков запечатлён за работой над статуей пионера-горниста.
В Саранске Николай Алексеевич влился в немногочисленный отряд мордовских художников, среди которых в конце 1940-х профессионалов было не так уж и много. Оформители требовались всюду, так что без работы не сидел. К тому же в Советском Союзе партия и правительство много внимания уделяли самодеятельному творчеству как одному из инструментов идеологического воспитания широких народных масс. Рачков принимал активное участие в выставках самодеятельного творчества: республиканских, всероссийских и всесоюзных. Об этом свидетельствуют многочисленные дипломы и каталоги, хранящиеся в семье по сей день, газетные материалы тех лет. Так, корреспондент, освещавший работу второй республиканской выставки, проходившей в Саранске в 1954 году, писал в «Советской Мордовии»: «Заметно возросло мастерство Рачкова: портрет старика и рисунки выполнены удовлетворительно. Скульптура «Шахтёр» значительно выше прежней работы «Пионер и пионерка». (6) В следующем году на выставке, посвящённой 25-летию МАССР, работы Николая Алексеевича вновь получают одобрительный отзыв: «Самодеятельный художник Н. Рачков написал несколько новых произведений. В них чувствуется грамотный рисунок, хорошая живописная моделировка форм лица». (7)
В 1950-е годы Николай Алексеевич подружился с В.Д. Илюхиным, молодым талантливым художником, чья картина «Встреча А.В. Суворова с Ф.Ф. Ушаковым в Севастополе» принесла славу не только автору, но и всему региональному Союзу художников. Они неоднократно ездили на этюды в районы республики, работали плечо к плечу в мастерской Владимира Дмитриевича, что было для Рачкова хорошей школой мастерства. В 1955 году они вместе писали портрет колхозного конюха: работа Илюхина в настоящее время хранится в фондах нашего музея, а этюд, написанный Рачковым – в семье художника.
Другой формой художественного самообразования является копирование работ известных мастеров. Бесспорным авторитетом для всех художников в республике был Ф.В. Сычков, чья персональная выставка проходила в Саранске в декабре 1952 года в здании Дома Советов. Николаю Алексеевичу из всего многообразия представленных живописных полотен особенно понравилась картина «У изгороди. Лето». Именно её он усердно копировал в течение нескольких дней, а выполнив, показал Федоту Васильевичу. Мэтр похвалил молодого художника и даже отметил, что рука девушки, лежащая на талии, пожалуй, написана точнее, чем у него в картине.
Начиная с 1960-х годов Н.А. Рачков принимал участие в республиканских выставках в одном ряду с профессиональными художниками. К XVIII партийной конференции МАССР в 1963 году была приурочена художественная выставка, на которой Николай Алексеевич показал две акварели. Они были в экспозиции рядом с работами признанных в республике графиков – Л.С. Трембачевской-Шаниной, Б.И. Росленко-Риндзенко. На выставке «Саранск глазами художников» в июне 1981 года Рачков показал две скульптуры – «Художник Н.И. Названов» и «Поэт-демократ А.И. Полежаев». К выставке 1985 года, посвящённой 500-летию добровольного вхождения мордовского народа в состав Российского государства художник выполнил скульптурный портрет Н.П. Огарёва.
Судьба многих произведений Н.А. Рачкова неизвестна. В своё время они были закуплены или приняты в качестве дара Республиканским домом народного творчества, но из-за халатного отношения сотрудников экспонаты (скульптурные и живописные) были расхищены или пришли в негодность из-за плохого хранения. В МРМИИ им. С.Д. Эрьзи собрана небольшая коллекция произведений художника: в основном фонде находятся два графических портрета и, несомненная удача автора, — скульптура «Портрет художника В.А. Попкова»; во вспомогательном фонде – акварельные эскизы костюмов к сказкам и две скульптуры. Около десятка произведений хранится в семье художника.

Дочь

В цикле «Репрессированные художники» статья о Н.А. Рачкове стояла по плану последней. Приступая к ней, я знала, что художника уже нет в живых. Я корила себя за то, что не смогла проводить его в последний путь – мне никто не сообщил об этом печальном событии. Вспоминала 1999-й год, когда произошло наше первое знакомство в ходе подготовки масштабной выставки «Под солнцем радостной эпохи». Николаю Алексеевичу тогда было уже 79, но он был бодр, в ясной памяти, часто садился за руль своего любимого «Запорожца». Стойко выдержал мои подробные расспросы, не отказался принять участие в круглом столе в процессе работы выставки и рассказать о своей жизни. Был очень рад моей статье под одноимённым названием «… Как трудно, как невозможно жили мы», которая была напечатана на страницах газеты «Известия Мордовии». (8) В 2001 году художник отмечал восьмидесятилетие и я его поздравила небольшой заметкой на страницах той же газеты и пожелала организовать персональную выставку к юбилею. Выставка не состоялась.
Николая Алексеевича не стало 8 марта 2008 года. Он умер дома, в окружении своих близких – жены и дочери. С ними при жизни художника я не была знакома. Приступая к статье, решила наудачу позвонить по домашнему телефону, который когда-то мне дал Николай Алексеевич. Ответила женщина, коей оказалась дочь художника – Наталья Николаевна. Мы встретились в музее, и на встречу Наталья Николаевна принесла богатый архив отца – личные документы, фотографии, почётные грамоты и каталоги художественных выставок. Я была несказанно рада новым материалам, но ещё более тому, что Наталья Николаевна оказалась милой интеллигентной женщиной, педагогом по образованию и профессии. Мы говорили «на одном языке», понимая друг друга с полуслова. Чтобы восстановить справедливость, решили в 2018 году, к 10-летию смерти Николая Алексеевича, организовать в музее выставку его произведений, постараться разыскать новые работы, если нужно – отреставрировать, ввести их в художественный оборот, провести вечер памяти художника, который стал жертвой политических репрессий и не смог проявить в полной мере свой талант, данный ему от Бога.

Примечания.
1. Заметка «Художественные навыки учащимся». Газета «Красная Мордовия» от 14.09.39.
2. В семейном архиве Рачковых хранится справка из артели, подписанная председателем правления Лёвиным.
3. Архив УФСБ по Пензенской области. Д. 12081-п.
4. Воспоминания Н.А. Рачкова для Русского общественного фонда Александра Солженицына были записаны дочерью – Н.А. Никишиной, в 2000 году.
5. Стихотворение Ольги Берггольц «Нет, не из книжек наших скудных…»
6. Статья «Выставка прикладного искусства». Газета «Советская Мордовия» от 5.03.54.
7. Н. Шибаков. «Выставка работ самодеятельных живописцев, вышивальщиц и резчиков». Газета «Советская Мордовия» от 15.01.55.
8. Наталья Осянина. «…Как трудно, как невозможно жили мы …». Газета «Известия Мордовии» от 21.01.2000.